Нобелевский тунеядец

   Если бы автор обладал дерзостью Цветаевой, можно было бы - прячась за её "Мой Пушкин" -
   назвать эту книгу "Мой Бродский".
   Если друг вашей юности был так жесток,
   что в зрелые годы сделался знаменитым, а вы были так беззаботны,
   что сумели пережить его, положение ваше нелегко.
   Каждый, кто был связан с Бродским, знает,
   что думать и говорить о нём он обречён до конца дней своих.
   И каждый знает, что память его обречена на неполноту
   и при этом слабеет с каждым днём.
   В какой-то момент говоришь себе: "Хватит откладывать.
   Пора перенести на бумагу всё, что так волновало сердце и ум
   в связи с этим человеком, с этим голосом. Никто не ждёт и не требует от тебя исчерпывающего портрета, но и без твоих заметок картина останется в чём-то неполной.
   Пускай каждый расскажет о том, что ему довелось -посчастливилось - расслышать в этих стихах, в этой жизни.
   Тогда и выстроится на полках библиотек
   шеренга книжных корешков "Subject: Joseph Brodsky",
   сложится мозаичный портрет, заслуживающий названия "Весь Бродский".